Сергей А. Иванов, Адинатх М. Джайадхар
Многие русскоязычные люди знакомы с институтом юродства в христианстве, и мало кто из таковых людей осведомлен о наличии этого института в индийских традициях. При этом, Западный мир имел и имеет, в некоторой степени, представление об юродствующих мистиках Хиндустана. Ипполит Римский на страницах своих произведений описывает юродство индийских «брахманов». Опять–таки на «брахманов» и «гимнософистов» ссылается в схожем контексте и неоплатоник Порфирий.
Поведение индийских и европейских юродивых во многих своих аспектах одинаково. Святой Василий Блаженный разгуливал голый, буянил на рынках, задирал прохожих, кидался камнями в дома набожных людей, насылал смерть, а однажды расколол камнем чудотворную икону. Разве подобное поведение типично для святых? Конечно, если они – юродивые. Недаром тех же людей на Руси называли еще «похабами». Сегодня слова «похабный» и «блаженный» означают весьма различные вещи. Между тем в древнерусском языке они описывали одно и то же явление, для которого ныне осталось единственное слово: «юродство». Если вдуматься, не так уж и странно. Представить себя хуже, чем ты есть на самом деле, — сущностная характеристика классического юродства. Тайная святость выше явной, а степень святости не определяется соблюдением стандартных правил аскезы. Юродство есть по определению анонимная святость, раскрывающаяся лишь после смерти праведника. Однако эта условная конструкция была обречена утратить действенность после превращения юродства в общественный институт. Юродивый, в чьих безобразиях уже при его жизни начинают подозревать тайный смысл, должен был бы, по идее, лишиться и святости. Чтобы этого не произошло, экстравагантность «похаба» с течением веков все меньше несет в себе юродской агрессии и все больше — профетизма.
Юродивым именуется человек, который публично симулирует сумасшествие, прикидывается дураком или шокирует окружающих нарочитой разнузданностью а также нарушеним заповедей, законов и табу. Но это определение необходимо еще сузить: разного рода экстравагантность может быть названа юродством лишь в том случае, если ее свидетели усматривают за ней не просто душевное здоровье или сугубую нравственность, а еще и некую особую мотивацию, отсылку к иной реальности. В контексте духовной культуры эта реальность — божественная. Задача юродства — показать, что вроде бы очевидное в действительности обманчиво; при этом «религиозный» юродивый намекает на неисповедимость высшего суда, а «светский» — на собственные невидимые миру достоинства. В нашем языке второй смысл юродства закономерно развился из первого. Такой человек добровольно принимает на себя личину сумасшествия, дабы скрыть от мира собственное совершенство и таким способом избежать суетной мирской славы. Вторым побудительным мотивом юродства церковь считает духовное наставление в шутливой и парадоксальной форме. Однако творимые юродивым непотребства могут иметь воспитующее значение лишь при его отказе от инкогнито (иначе чем бы он отличался от непритворных «похабников»?), что противоречит первой и главной цели подвига юродства. А если юродивый не собирается никого воспитывать, то уберечься от славы гораздо легче в пустыне. Юродивый же, как на грех (и в переносном, и в прямом смысле), стремится быть в гуще людей, поклонения которых якобы так опасается. Значит, уже в самом изначальном определении кроется парадокс, делающий весьма проблематичным реальное функционирование юродивого. Юродства не бывает без провокации и агрессии, доходящей в традиции индийских «святых преступников» до похищения богачей с целью выкупа, грабежей, мошенничества, воровства и разбоя. Под «провокацией» мы понимаем сознательное выстраивание ситуации, вынуждающей кого-либо поступать так, как тот не собирался. Юродивый встает на путь ломки официального закона, как церковного, так и светского, на путь дебоша и скандала, на путь «социального безумия».
Христианские юродивые не были чужды безумствам, мошенничеству, воровству и грабежам. Один христианский юродивый вошел в город, был такой: найдя на помойке за городом дохлую собаку, святой распустил свой веревочный пояс, привязал его к собачьей лапе и бегом потащил ее. Он вступил через ворота, близ которых находилась детская школа. Когда ребята это увидели, они начали кричать: «А вот глупый отец!» На другой день юродивый «опрокинул столы пирожников, которые избили его за это смертным боем»; затем он нанялся продавцом бобов, но стал раздавать их бесплатно и вволю ел сам; его опять побили и выдрали бороду. Он разбивал поленом кувшины с вином, а трактирщик бил его этим поленом; он мешал юношам играть в спортивные игры и кидался в них камнями; украл из школы ремень и бегал по городу, стегая колонны; огрел по уху ученого монаха, который пришел к нему за советом, да так, что щека три дня пылала; послал бесенка перебить посуду в харчевне, а когда корчмарка погналась за святым, подобрал с земли и швырнул ей в глаза грязи и позднее, «проходя, издевался над ней»; набрав камней, швырялся ими, никому не давая пройти через площадь; наслал косоглазие на группу девушек и т. д».
Важным культурным явлением, оказавшим некоторое влияние на христианское юродство, считается греческий кинизм. Если для библейского пророка вызывающее поведение таковым как бы и не является, ибо вызов исходит не от человека а от Бога, которым одержим человек, то философ–киник своей раскрепощенностью как раз осуществляет высшую свободу. Он обличает поверхностные представления и низвергает ложных кумиров не от имени божества, но авторитетом собственной мудрости. Юродивый сочетает в себе черты пророка и киника. Его экстравагантность, в отличие от философской, сакрализована. Юродивый, претендовавший на статус безумца, не получал однозначной оценки окружавшими его людьми — ни положительной, как это было бы в каком либо «шаманистском» сообществе, ни отрицательной, какая могла достаться бесноватому. «Черная желчь» — вещь неприятная, но этически она не окрашена. Это придавало юродивому необходимую ему амбивалентность.
Примеры того, как учитель отдает заведомо «греховные» и провокационные распоряжения, дабы испытать послушание духовных чад, весьма многочисленны: один старец велел человеку бросить в реку своего сына, другой — швырнуть в печь священную книгу, третий — обворовать людей, четвертый запрещал ученику обнять родителей, пришедших повидаться с ним, раз за разом вызывал его из кельи и вновь отсылал назад. Подчиняться своему старцу нужно было даже и в том случае, если он вводил тебя «во грех». В качестве первой инициации в мистическую традицию Кали и Бхайравы, Мохит Амар, через своего студента, вручил Адинатху Джайадхару пистолет и отправил «показать себя в благом деле».
Одни юродивые действительно нарушают табу, законы и заповеди. Другие – только притворяются. Иные добровольно навлекали на себя название непотребных, не будучи таковыми; другие же терпели именование прелюбодеями, тогда как они были далеки от этого… Они просили прощения у тех, кто на них клеветал, за те бесчинства, коих они не совершали… Другие, наконец, чтобы не прославляли их за жизнь в добродетели, которую они держали сокрытой, разыгрывали безумие, будучи полны соли Божьей… Их совершенство было столь невероятным, что святые ангелы прославляли их стойкость. Если определение, суть и образ крайней гордости состоят в том, чтобы ради славы изображать не присущие тебе добродетели, то не является ли свидетельством глубочайшего смирения, когда мы ради уничижения прикидываемся виновными в том, в чем не виноваты?
В одной из историй отца Даниила мы сталкиваемся с юродством как искуплением: «Вступили они в город Александрию и, когда пошли по улице, увидели монаха, голого, лишь перепоясанного кампсариком вокруг поясницы. Этот брат корчил из себя безумного, и были с ним и другие безумные. Вел себя этот брат, как безумный и сумасшедший: он крал продукты на рынке и делился с другим сумасшедшим».
В русском фольклоре есть легенда об ангеле, который нанимается в работники к попу. Ведет себя этот «батрак» самым парадоксальным образом: проходя мимо церкви, начинает кидаться камнями, «а сам норовит как бы прямо в крест попасть». Напротив, около кабака ангел молится. По глубокому замечанию А. Панченко, «эта легенда — фольклорный аналог типичного жития юродивого. Император Михаил III (856—867 гг.) окружил себя компанией «подонков», которых «облачал в… священнические одежды, преступно и святотатственно принуждал их к исполнению священных обрядов»; что приспешника своего Грилла он именовал патриархом, себя же — митрополитом Колонии; «золоченые сосуды… они наполняли горчицей и перцем и… таким образом издевались над непорочным таинством». Юродивый Лампетий целовал девушек в губы и обнимал их и… имел любовь в Иерусалиме с диакониссой… И когда кто то попросил его об исцелении, тот сказал: «Приведи мне красивую девушку, и я покажу тебе, что такое святость». Он издевался над теми, кто поет часы, и смеялся над ними, говоря, что они все еще пребывают под властью закона а не благодати. В X в. был осужден юродивый мистик Элефтерий Пафлагонский. Его уличали в том, что он предписывал монаху делить ложе [одновременно] с двумя женщинами. По окончании одного года полного воздержания он разрешал безбоязненно предаваться наслаждениям и совокуплению как с родственниками, так и с чужими, [говоря], что это безразлично и не запрещено природой.
Юродивый монологичен. Он хочет взорвать мир, потому что тот «тепл, а не горяч и не холоден». Кроме адского огня, нет силы, которая могла бы уничтожить нечестие и ложь, скрывающиеся под маской богословского благополучия и религиозной слюнявости. Одна лишь Истина не боится адского глума. Этим глумом и занимается юродивый. У него свой взгляд на проблему добродетели и греха. Для него «добро» никак не связано с обыденным представлением о том, что такое хорошо. Он демонстрирует изумленному человечеству, что даже десять заповедей для него не помеха, что даже убийство может ему проститься. Основной, наиболее скандальный принцип юродства: не следует бояться вводить людей во грех. Мохит Амар истово следовал этой традиции. Когда А. М. Джайадхар сказал ему о том, что доктор философии Елизабет Шалье-Висувалингам, специализирующаяся на культе Бхайравы, пришла к выводу о том что в современной Индии культ Бхайравы перестал быть трансгрессивным и превратился в элемент «индуистского мэйнстрима», тот засмеялся и сказал: «Она ошибается, так как искала не там, где следовало бы. В наше время боги – редкие гости в храмах, где кормятся бездуховные жрецы и в ашрамах, где собираются извращенцы. Бхайрава – ужасный и очень мудрый бог. Тот, кто хочет встретиться с ним, должен быть отважным и мудрым. У такого исследователя должно хватить ума и отваги в 21 веке искать Бхайраву прежде всего не в храмах и ашрамах, а в воровских притонах и бандитских схоронах. То есть, в действительно святых местах, где живут боги, чья природа не в состоянии уместиться в узких умах и узких лабииринтах профанического официального общества». В своей повстанческой «мафиозности» Мохит Амар видел убежище от «сансарической матрицы»: «Я – мафия? А что из себя представляет государство и правительство? Мафию сансары. Если я мафия – то я мафия божественности!» «Я – злодей, потому как обкрадываю и граблю богачей? У меня ухудшается карма? Я – Бог, как и ты! Всевышний не подвержен карме и реинкарнациям. Обкрадывая и грабя богачей, я священнодействую: благословляю богачей и улучшаю их карму… Такое обеспечение адептов средствами к существованию, как и выступание в роли примера того, как не надо себя вести, тоже улучшает карму живых существ. Самая худшая из ситуаций – это ситуация существ настолько плохих и греховных, что их карма не позволяет им даже быть обворованными и ограбленными адептами».
Надо сказать, что индийская традиция юродства может выиграть состязание в древности с традицией греческих киников. Пашупаты почитают божественность как Рудру Пашупати – грозного владыку природных стихий, людей и зверей. Однажды божество вошло в мёртвое тело брахмана, лежавшее на погребальном костре, и оживило его. Таким образом, Пашупати проявился на Земле как святой мудрец Лакулиша, который передал людям устные наставления, а также священный текст – Пашупатасутры.
Пашупата дхарма предназначается для брахманов мужского пола, она включает в себя четыре жизненных периода. Сначала адепт живет возле храма Шивы и уподобляется своему божеству, приведя свое тело и своё поведение в соответствие со своим божественным архетипом – Рудрой Пашупати, медитируя на пентаду мантр Йаджурведы. Усыпав свое тело пеплом, он неистово хохочет, танцует и поет, славя божество. На втором этапе аскет покидает храм и живет среди людей, прося у них подаяние в виде еды. Он скрывает факт того что является адептом пашупаты. Притворяясь психически больным человеком, фриком и скандалистом, он ведет себя провокационно. Люди, возмущенные поведением адепта, плохо о нем отзываются, ругают его. А он прощает их за это. В результате, дурная карма адепта и его недостатки переходят к тем, кто его ругает, а их хорошая карма и достоинства – переходят к адепту. Очищенный через такой обмен кармой адепт вступает в третий этап пути. Он селится в какой либо пещере, лесном шалаше или в руинах здания, практикует медитацию, повторяя пентаду мантр Йаджурведы, и питается тем, что смог найти сам. Этап завершается тогда, когда адепт достигает отождествления себя с Рудрой, и не нуждается более в мантрах. На четвертом этапе адепт селится на шмашане и живет там до самой смерти. После смерти, по воле Рудры, адепт избавлялся от всех страданий и обретал совершенные качества своего божества.
Путь лакула марги развился из пашупати марги и представляет собой ее радикальную ветвь. Адепт пути лакула должен жить бродягой, украшенным ожерельем из человеческих костей, странствующим по миру, опираясь на кхатвангу – посох с насаженным на него человеческим черепом. Он должен собирать милостыню в чашу, сделанную из человеческого черепа – капала-патру. Его священный брахманский шнур должен быть сделан из кожи змеи. Он носит набедренную повязку, его тело покрыто пеплом и разрисовано символами божества. Он может пить и есть все, что захочет, так как он отождествляется с Рудрой, а Рудру ничто не в состоянии осквернить. Адепт почитает Рудру как верховного убийцу, в том числе и убийцу священных брахманов.
Не взирая на огромную разницу между разновидностями радикального индуизма и христианством, мы обнаруживаем институт юродства в обеих традициях. Во-первых, это идея самосовершенствующего аскетического смирения. Юродствующий мистик выставляет себя на осуждение, посмешище и преследования. Это позволяет ему не возгордиться от своей святости и благочестия. К тому же такая аутсайдерская жизнь, когда юродивый живет в условиях противопоставления себя всей системе, закаляет создание, дух и (посредством ударов полицейских дубинок и путем пребывания в раскаленных и ледяных тюремных карцерах) тело. Во-вторых, юродивый манифестирует из себя (и собой) как мировоззрение мудрецов, так и парадоксальную природу божественности, не вмещающуюся в рамки священных книг и социальных норм. В третьих, юродивый открывает людям глаза на истинную божественность, ломая иллюзорные представления о ней, открывает глаза на истинный путь, убивая в умах людей иллюзии и предрассудки, облепившие эту тему словно ракушки и водоросли, облепившие корпус корабля.
