«Был месяц июнь, когда я первый раз увидела его. Он шел пшеничным полем, когда я проходила мимо с моими служанками. И был он один. Такую плавную поступь и гармонию движений прежде мне не приходилось видеть ни у одного мужчины. Так люди не ходят по земле. Даже теперь не знаю, быстро он шел или медленно. Мои служанки стали украдкой показывать на него пальцами и перешептываться меж собою. Я же на миг остановилась и подняла руку, приветствуя его. Но он не повернул лица в мою сторону, даже не взглянул на меня. Тогда я возненавидела его. Я томилась желанием излить свои чувства, а мне не позволили. Я похолодела, как будто бы меня занесло снегом. И я содрогнулась. Ночью он привиделся мне во сне. Потом мне сказали, что я металась на постели и плакала. Был месяц август, когда я увидела его снова, из окна. Он сидел в тени кипариса в дальнем конце моего сада и был неподвижен, словно каменное изваяние – совсем как те, что стоят в Антиохии и других городах северного края. Моя рабыня-египтянка приблизилась ко мне со словами: – Тот человек здесь. Он сидит в дальнем конце твоего сада. Я взглянула на него и душа затрепетала во мне – ибо он был прекрасен! Такого тела ни у кого не было и нет; каждая часть его пребывала в согласии с целым и другими частями. Я облачилась в дамасские одежды, вышла из дому и направилась к нему. Что влекло меня: мое одиночество или исходящее от него благоухание? Мой ненасытный взор, жаждущий красоты, или же его красота, ищущая света в моих глазах? Я и теперь не знаю. На мне была надушенная одежда и позолоченные сандалии, что подарил мне римский военачальник, – да, эти самые. И вот я приблизилась к нему и сказала: – Здравствуй! – Здравствуй. Мириам! – сказал он в ответ. Он посмотрел на меня, и его глаза-ночи увидели меня так, как не видел ни один мужчина. Я вдруг почувствовала себя нагой и устыдилась. А ведь он всего только поздоровался со мной. – Не желаешь ли войти в мой дом? – спросила я. – Разве я уже не в твоем доме? – был ответ. Я не поняла, что он имеет в виду; лишь теперь мне это ясно. – Не разделишь ли со мной трапезу? – спросила я тогда. – Хорошо, – ответил он, – но не сейчас. Не сейчас, не сейчас, – так он сказал. Голос моря слышался в тех двух словах, голос ветра и деревьев. Когда он говорил мне эти слова – жизнь говорила смерти. Да, друг мой, я в самом деле была мертва. Я была женщиной, отъединенной от своей души. Я жила отдельно от той сущности, которая сейчас предстала тебе. Я принадлежала всем мужчинам и никому в отдельности. Меня звали блудницей, одержимой семью бесами. Меня проклинали, но мне и завидовали. А когда его глаза-рассветы посмотрели в мои глаза, померкли все звезды моей ночи, и я сделалась Мириам, просто Мириам, женщиной, потерянной для всего земного, известного ей, и обретающей себя в новых краях. И снова я предложила ему: – Войди в мой дом и раздели со мной трапезу! – Почему ты так хочешь, чтобы я был твоим гостем? – Прошу тебя, войди в мой дом! – повторила я. Все, что было во мне от земли, и все, что было от небес, взывало к нему. Он посмотрел на меня, и полдень его глаз озарил меня. – У тебя было много возлюбленных, но я один люблю тебя, – сказал он. – Все прочие в близости с тобою любили только себя самих. Я же люблю тебя в твоей сущности. Другие видят в тебе красоту, которая пройдет быстрее, чем их собственные годы. Я вижу в тебе красоту непреходящую. Когда настанет осень твоей жизни, та красота будет смотреться в зеркало без страха и досады. Я один люблю незримое в тебе. А теперь ступай, – добавил он тихо. – Если этот кипарис – твой и тебе не хочется, чтобы я сидел в его тени, я пойду своей дорогой. – Учитель! – вскричала я в слезах. – Войди в мой дом. Я воскурю для тебя благовония, приготовлю серебряный сосуд, чтобы омыть тебе ноги. Ты – и чужой, и все же не чужой мне. Умоляю, войди в мой дом! Тогда он поднялся и посмотрел на меня так, как времена года взирали бы на поле, и улыбнулся. А потом сказал: – Все мужчины любят тебя во имя самих себя. Я же люблю тебя во имя тебя самой. С этими словами он ушел. Ни один человек не ступал так, как он ступал. Был ли это вздох, родившийся здесь, в моем саду, и улетевший на восток? Или же буря, могущая сотрясти все до основания? Я не знаю, но в тот день закат его глаз убил во мне дракона и я стала женщиной Мириам, Мириам из Мигдал-Эля.» Иисус сказал: «Только я могу любить тебя, больше никто». И это правда, потому что для того, чтобы любить, человек должен быть любовью.
Халиль Джебран «Иисус, сын человеческий»